Любимые стихи

[Ahniavit]

Топик о стихах своих есть, а такого топика нет. Искренне считаю, что это несправедливо (вот чужие стихи я люблю больше, чем свои, например).

Начну с жуткого, но любимого поэта Тёмы Шепеля:

..и особенно на заре ты его во мне не буди
несмышлёное солнце яркое не по годам
не уймёт нечеловеческий аппетит
ты не представляешь как он оголодал
ты не знаешь на этом свете не хватит солнц
чтобы стал он хотя бы на долю секунды сыт
у него в последнее время такой беспокойный сон
что на всякий случай не завожу часы
он и сам как время тот же проглот всеяд
при таком раскладе какой может быть замут
не светись особо тем более не сияй
он пожрёт твоих зайцев и примется за саму
я почти разделяю охотничий твой азарт
но прошу тебя куда-нибудь уберись
до того как откроет вакуумные глаза
как разверзнет жерла внутренний мой фенрис
© Артём Шепель

[Біджо]

второй отличный просто. чем-то напомнил мне мой геледжикский период творчества

[Каспар Хаузер]

Одно из любимых, бывает твержу мантру. Причем, стихотворение совсем не про музыку. Рене Домаль

Я мертв, потому что у меня нет устремлений,
У меня нет устремлений, потому что я думаю, что обладаю;
Я думаю, что обладаю, потому что не пытаюсь дать;
Пытаясь дать, понимаешь, что у тебя ничего нет;
Поняв, что у тебя ничего нет, пытаешься отдать себя;
Пытаясь отдать себя, понимаешь, что ты ничто;
Поняв, что ты ничто; ты стремишься стать;
Стремясь стать, ты начинаешь жить.

[ssovva]

Сообщение от лорд Патчог

Одно из любимых, бывает твержу мантру.

класс, спасибо

[Каспар Хаузер]

У меня болит спина

Это – Крымская война

У меня болит нога

Это происки врага

У меня болит живот

Вот

У меня стучит в башке

У меня гудит в кишке

У меня пердит в заду

Я к вам в гости не пойду

Я пишу стихи о смерти

Вы пожалуйста не верьте

Я со смертью не в ладах

У меня от смерти страх

Я хочу существовать

Еб их в душу бога мать

Я хочу лежать в постели

Шевелиться еле-еле

Тихо и не торопясь

Половую строить связь



Михаил Гробман

28 февраля; 1 марта 2010 года

Тель-АвивЛ

[Біджо]

[blood clot]

...а я по пафосу задвину)
ловіть гранату Стуса!


***
Сто років як сконала Січ.
Сибір. І соловецькі келії.
І глупа облягає ніч
пекельний край і крик пекельний.

Сто років мучених надій,
і сподівань, і вір, і крові
синів, що за любов тавровані,
сто серць, як сто палахкотінь.

Та виростають з личаків,
із шаровар, з курної хати
раби зростають до синів
своєї України-матері.

Ти вже не згинеш, ти двожилава,
земля, рабована віками,
і не скарать тебе душителям
сибірами і соловками.

Ти ще виболюєшся болем,
ти ще роздерта на шматки,
та вже, крута і непокірна,
ти випросталася для волі,

ти гнівом виросла. Тепер
не матимеш од нього спокою,
йому ж рости й рости, допоки
не упадуть тюремні двері.

І радісним буремним громом
спадають з неба блискавиці,
Тарасові провісні птиці —
слова шугають над Дніпром.

VI.1963

[Каспар Хаузер]

новое стихотворение Анастасии Афанасьевой, поэта из Харькова

Те, у кого внутренняя дыра
больше дыры в кармане,
больше чёрной дыры —
те сушат бельё во дворе,
как в прежние времена,
и, как в тридцатых,
земля под ногами горит.

Те больше не остаются
дышать и смотреть вслед,
те движутся только вперёд.
Впереди новый цвет побед —
синюшной кожи цвет
и крови случайной цвет.

У кого раньше была дыра,
те бросают шапки в воздух, кричат ура,
их дыра полна, вместо дыры — огонь,
они думают — свой огонь,
а то — олимпийский огонь.

Кто нёс олимпийский факел,
кто так близко его поднёс,
что вспыхнула пустошь,
будто сухой овёс.

На пустой земле что посеешь, то и пожнёшь.
Пустоты природа не терпит. Факел горит.

Так долго можно смотреть на воду и на огонь.
Смотреть, как входит в дыру, будто вода, огонь.

Смотреть, как чужие слова прожигают их речь.
Как огонь, что снаружи, внутрь их продолжает течь.

Как они говорят: не чужой, это мой огонь.
Это не злость, это такая любовь.

Мы любим тебя, видишь, наше большое сердце в крови.
Мы спасём во имя любви и убьём во имя любви.

Добавлено в 12:52 / Предыдущее сообщение было написано в 12:03

Новое стихотворение Дмитрия Строцева, поэта из Киева

я тебя не предам
кто бы тебя не присвоил
кто бы ни плясал на яйцах
от счастья обладания тобой
мой Крым мой

слышите? это навсегда
написано в Украине, в Крыму, в Карасане, под пиниями:

ОТЕЦ И СЫН

я книгу книгу на столе оставлю для тебя
я книгу книгу для тебя оставлю на сто лет
она не бомба пистолет не бомба пистолет
ты будешь будешь в ней читать слова слова слова
слова слова зажгут зажгут твои глаза глаза
и сердце сердце разожгут слова слова слова
и звери звери побегут в твои глаза глаза
и реки реки потекут в твои края края
они без края разольют твои моря моря
а в сердце в сердце запоют сады сады сады
ты только книгу не забудь и не забудь меня
и в сердце в сердце сохрани и книгу и меня

а сердце сердце рождено бежать бежать бежать
а на скаку на всем скаку его не удержать

а рядом с книгой на столе стоят часы часы
и рядом с книгой на земле часы идут идут
и кто сильней и кто сильней и чьи шаги слышней
но ярче всех шагов земли слышны твои твои
твои твои шаги шаги слышны слышны слышны
и для тебя и для тебя все бездны зажжены
и все и все киты киты и все слоны слоны
в тебя малыш в тебя мой сын безумно влюблены
тебе лишь стоит захотеть лишь стоит захотеть
и все и все пойдет пойдет бежать бежать лететь
и ты и ты бежишь бежишь летишь легко легко
и на лету ликуя пьешь свободы молоко

туда сюда туда сюда
бегут плывут бегут плывут
слоны киты слоны киты
слоны киты и чемодан
пардон мадам пардон мадам
я чемодан вам не отдам
зачем мадам вам чемодан
пардон мадам пардон мадам
а в нем а в нем слоны киты
слоны киты бегут плывут
бегут плывут туда сюда
туда сюда и чемодан

тебе тебе даны даны дары дары дары
все дни и ночи все пути и все миры миры
тебе тебе дано дано дары дары хранить
но для игры миры миры ты волен изменить
твой отчий мир твой нежный дом уже не дорогой
тебе заменит волчий мир тревожный сон другой
тебе расскажут зеркала кривые зеркала
что нет меня добра и зла что чернота бела
когда шепнут тебе шепнут что больше нет меня
ты книгу книгу разверни у сердца у огня
ты книгу книгу разверни у сердца у огня
и в сердце в сердце загляни и обними меня

туда сюда туда сюда
летят ползут летят ползут
шары кубы шары кубы
шары кубы и барабан
пардон мадам пардон мадам
я барабан вам не отдам
зачем мадам вам барабан
пардон мадам пардон мадам
а в нем а в нем шары кубы
шары кубы летят ползут
летят ползут туда сюда
туда сюда и барабан

а если ты совсем забыл а если ты забыл
того кого ты так любил того кого любил
я не забуду все равно и буду все равно
и буду буду буду ждать как ждет в земле зерно
и как зерно и как зерно я для тебя умру
а ты вернешься поутру проснешься поутру
а ты а ты бежишь бежишь летишь легко легко
и на лету ликуя пьешь свободы молоко
тебе тебе даны даны дары дары дары
все дни и ночи все пути и все миры миры
и все и все киты киты и все слоны слоны
в тебя малыш в тебя мой сын безумно влюблены

ты книгу книгу разверни у сердца у огня
и в сердце в сердце загляни и обними меня
а сердце сердце рождено бежать бежать бежать
и на скаку на всем скаку его не удержать

[Каспар Хаузер]

По-хорошему, было бы круто собрать все стихи около майдана, но кому ж до этого дело есть

Игорь Белов (Калининград):

НА НЕЗАВИСИМОСТЬ УКРАИНЫ
(римейк)

…Майдан победил у тебя на глазах, а ты остался таким же, как был.
Елена Георгиевская

Дорогой россиянин, битву у гастронома
ты проиграл заранее, не выходя из комы.
Поздно глаза заливать, колотить витрины –
нет у тебя ни родины, ни тем более Украины.

Ты не стоял неделями на ледяном Майдане,
а разлагался заживо, корни пустив в диване,
олимпиадой тешил рецепторы недалекие,
снегом ее искусственным горло забив и легкие.

Тебе твои паханы по самое сердце вдули,
которое ты ни разу не подставлял под пули.
В сны твои не ломились кубометры огня и дыма –
что ж, ковыряй своей вилкой червивую мякоть Крыма.

Льется с экрана мед, только тебе не сладко –
двинула по зубам тебе киевская брусчатка
там, где над зимней площадью, над баром и магазином,
круглые сутки горело солнце в парах бензина.

А ведь когда-то ты был битником и бродягой,
ангелом-разнорабочим с неупиваемой флягой,
срать бы не сел в одном поле с хозяевами домена,
поверившими, что им море Черное по колено.

Ну, а теперь, будучи вдвое старше,
ты рукоплещешь пехоте родной на марше.
Вечный студент, онанирующий в потемках,
что ты оставишь возлюбленным и потомкам?

…Всё это я говорю себе, в зеркало на ночь глядя:
тени, как трупные пятна на водной глади,
молча лежат на развалинах человека,
вышедшего в тираж в самом начале века.

Выдумкам и мечтам, песням и разговорам
я затыкаю рот скомканным триколором,
и только держу равнение, потому что
в жилах моих струится портвейн «Алушта».

Если из моды выйдут прогулки строем
прежде, чем каждый из нас дома умрет героем,
кончится всё – терпение, деньги, время,
дождь, валидол, строчки в чужой поэме.

А коли так – трезвея, с иглы слезая,
окна больших мониторов протрем слезами,
и наш пароход – конечно же, философский –
пустит на дно подлодка «Иосиф Бродский».

[Біджо]

Сообщение от лорд Патчог

НА НЕЗАВИСИМОСТЬ УКРАИНЫ
(римейк)

очень сильно. как в целом, так и местами:

Сообщение от лорд Патчог

В сны твои не ломились кубометры огня и дыма –
что ж, ковыряй своей вилкой червивую мякоть Крыма.

Сообщение от лорд Патчог

А коли так – трезвея, с иглы слезая,
окна больших мониторов протрем слезами,
и наш пароход – конечно же, философский –
пустит на дно подлодка «Иосиф Бродский».

[Murphy]

Восстание

На улице топот и стук,
И плечи, и спины, и лес угрожающих рук,
Рванувшись в хаос и безумье,
Мятутся, как в бурю.
Надежда и злоба мешаются в шуме,
И ярость, и ненависть в криках кипят;
Огней круговерть
И мрачный кровавый закат.

На улице смерть,
Мечтой порожденная, кроется в дыме,
Вздымается башнями штурмовыми.
На улице смерть - это тысячи кос, на убийства готовых,
И раны, и стоны, и множество тел безголовых.

Орудий чудовищных гром
И уханье пушек глухих за углом
Рыданьям и крикам отчаянья вторят.
Высоких часов городских циферблаты
Разбиты. Теперь им навеки
Уже не поднять свои веки,
И время уже не идет -
Прервал его ярый народ,
Голодный и гневом объятый.

Клокочет в любом человеке
Безумство; восставший плебей
Взлезает на груды камней,
И крови горячечной реки
По венам несутся быстрей.
И ярость народа
Так велика,
Что миг упоенья хмельней, чем века,
Друг друга сменявшие в скуке, пока
Мятеж не взрывает столетья и годы.

И все вековые мечты
О мире добра, красоты
В грядущем без горя и зла
Для тех, кто душою чисты,
Вся боль, что подспудно росла
И кровь потаенно томила,
На волю все вырвалось вдруг
Оружием в тысячах рук,
Пылая с неистовой силой.

И вспыхнули радости яркие флаги
Над пиршеством крови, потопом отваги;
Восставшие мчатся ордой, как хмельные,
По мертвым телам опьяненно бегут;
Солдаты штыки выдвигают стальные,
Но где же тут правда? неправда где тут?
Они подвигаются хмуро вперед,
Где бурно бунтует огромный народ,
Себя увенчавший, мольбы презирая и стоны,
Короной побед, золотой и кровавой короной.

Когда наступил уже вечер глубокий,
Среди темноты запылали жилища и доки,
Там в черных каналах кровавый пожар отражен,
И в дымном величье колеблется он.
Огромные тени подсвеченных башен
На город легли; облик города страшен.
Огня погребального мечутся руки средь ночи,
Бросая во тьму золотые лохмотья и клочья,
И в корчах немыслимых рвутся горящие крыши
К ночным облакам, все страстнее, все выше.

В старинную ратушу, где магистрат
Всем городом правил столетья подряд,
Где шквал мятежей усмирял он сурово,
Толпа ворвалась, разбивая засовы,
Срывая замки, все круша, словно -зверь;
Стальные шкафы распахнулись теперь,
Там кипы законов пылились до срока,
Чтоб пламя лизало их в ласке жестокой.
Уходит минувшее в дыме и гари;
Чернь грабит подвалы в разгульном угаре;
Бросают за трупами труп в старый ров,
Телами заваленный весь до краев.

Под свист витражи со святыми отцами
Осколками сыплются на пол во храме;
Вверх дном все поставлено в каждой капелле,
Христос изможденный висит еле-еле,
Он, призрачно бледный, поник головой,
Как встарь, окровавив свой крест золотой.
Алтарь сокрушив, топчут склянки елея;
В ходу кулаки, и проклятия злее;
Во гневе плюют на фигуры святых,
И в нефе огромном, что словно притих,
Как снег, осыпаются на пол облатки,
И толпы их топчут, несясь без оглядки.

Под взорами звезд средь ночного простора
Сверкают рубины убийств и разора.
Увенчанный пламенем алым,
Красуется город костром небывалым;
К далекому морю под ветром померкшего дня
Все ниже он клонит корону огня.
Сплетаются гнев и несчастья,
Безумства, и муки, и страсти
Так буйно, что, кажется, недра дрожат,
Пространства горят,
Дымы разлохмаченно, остервенело летят,
Холодные выси от края до края метут.

Убить, чтоб воскреснуть моложе стократ!
Победы иль беды за дверью старинной,
Иль жизнь, иль погибель - теперь все едино!
И разве не движет Землей роковая
Великая сила, что дышит во всем
Извечно, повсюду, и ночью, и днем,
Зеленой иль красной весной расцветая?!

Эмиль Верхарн

[Каспар Хаузер]

Алексей Парщиков.

ЕЖ

Еж извлекает из неба корень - тёмный пророк.
Тело Себастиана на себя взволок.

Еж прошёл через сито - так разобщена
его множественная спина.

Шикни на него - погаснет, будто проколот.
Из-под ног укатится - ожидай: за ворот.

Еж - слесарная штука, твистующий недотёп.
Урны на остановке, которые скрыл сугроб.*

К женщинам иглы его тихи, как в коробке,
а мужчинам сонным вытаптывает подбородки.

Исчезновение ежа - сухой выхлоп.
Кто воскрес - отряхнись! - ты весь в иглах!

___________________________________________________________

* Эта строчка возникла по ассоциации с событием из моей рабочей биографии. Я служил дворником, и надзирающий за мной техник-смотритель приказал в одночасье убрать огромный мартовский сугроб на автобусной остановке. Выполнить пожелание было не под силу и за неделю, тогда я нанял за трояк бульдозер и счастливо ушел домой. Наутро вышел скандал, и меня оштрафовали на два оклада за уничтожение государственного имущества. Ни я, ни бульдозерист не подозревали, что в сугробе с осени осталась дюжина гипсовых урн, - естественно, эти фениксы были превращены в зубной порошок тракторным загребалом.
______________________________________________________________

А здесь поэт и друг Парщикова Илья Кутик прочитывает это стихотворение

[Foma]

Выйди впёред: Мы слышали,
Что ты хороший человек.
Ты не продажен, но и молния,
Которая ударяет в твой дом, тоже
Не продается.
Ты всегда верен своему слову.
Но что это за слово?
Ты честен, ты высказываешь своё мнение?
Но какое мнение?
Ты храбр.
Против кого?
Ты мудр.
Для кого?
Ты не заботишься о собственной выгоде.
Но о чьей выгоде тогда ты заботишься?
Ты хороший друг.
Хороших людей?
Теперь послушай: Мы знаем,
Ты наш враг. Поэтому мы теперь
Поставим тебя к стене. Но, принимая во внимание твои заслуги
И хорошие качества,
Мы поставим тебя к хорошей стене и расстреляем тебя
Хорошими пулями из хорошего карабина. И закопаем тебя
Хорошей лопатой в хорошей земле.

Бертольт Брехт

[Каспар Хаузер]

Нельзя сказать, что перевод новый, но вне социальных сетей появился впервые

Джон Эшбери Автопортрет в выпуклом зеркале

Как изобразил Пармиджанино: правая рука
Больше головы, в жесте выброшенная в лицо зрителю,
Она легко ускользает назад, как бы защищая
То, что сама возвещает. Пара освинцованных рам,
Старые балки, мех, заложенный в складку муслин
Согласуются в ритме с лицом, наплывающим
И ускользающим, как и рука, с тою лишь разницей, что
Лицо безмятежно хранит отрешенность. Вазари пишет:
«Однажды Франческо решил написать автопортрет,
Глядясь в выпуклое зеркало, какими
Пользуются цирюльники... Для этого он заказал
Столяру выточить шар из дерева, затем, распилив
Кругляш надвое, сделал его размером с зеркало и
С великим искусством скопировал то, что увидел в зеркале», —
В основном свое отраженье, но с портрета оно удалено.
Зеркало отражало лишь то, что он видел,
Этого было довольно для выполненья задачи:
Лицо, покрытое лессировкой и лаком, отражено под углом
В 180 градусов. Время дня или насыщенность света,
Соответствуя образу, сохраняют лицо
Живым и цельным в волнообразном
Движенье. Душа утверждает себя.
Но далеко ли сможет она проплыть через взгляд,
Чтоб затем безопасно вернуться в гнездо? Потому что
Изогнуто зеркало, расстояние возрастает
Значительно, то есть достаточно, чтобы сказать,
Что душа — это пленница, которую держат
В гуманном застенке, не давая двинуться далее взгляда,
Когда тот отрывается от картины.
Папа Климентий и его приближенные «были поражены»,
Как пишет Вазари, даже хотели приобрести сей портрет,
Чего не случилось. Душа должна оставаться на месте, даже если,
Неугомонная, слыша, как дождь барабанит в окно
И вздыхают осенние листья, сгребаемы ветром,
Она на свободу рвется, наружу, но вынуждена оставаться
В очерченных рамках. Ей надлежит двигаться
Как можно меньше. Вот о чем повествует портрет.
Но есть в этом взгляде сочетание радости,
Нежности и сожаленья, столь мощное
В своей отрешенности, что на портрет невозможно
Долго смотреть. Секрет слишком прост. Жалость саднит,
И горячие слезы текут: в душе нет души,
Нет тайны, она настолько мала, что легко
Помещается в клетке, в каморке, в мгновенье,
На котором сосредоточено наше вниманье.

<стихотворение длинное, дальше можно прочитать по ссылке. Там же отмычка переводчика к тексту>

[Каспар Хаузер]

Крутой новый Гуголев

Чем дольше живу я в России,
чем больше работаю с ней,
тем чую острее в разы я
и многое вижу ясней.

Чем дольше сижу я на Яме,
чем дольше читаю “Life News”,
спокойнее тем и упрямей,
я сдержанней, блин, становлюсь.

C улыбкой спокойной и жуткой,
какая под стать мсье Верду,
«Омич изнасиловал утку»
я без содроганья прочту.

(Я не шелохнусь и подавно,
не всхлипну ни разу, узнав,
что в Дании, этой Гуантанамо,
растерзан безвинный жираф.

Едва ли мой пульс участится
в пандан кровожадной молве,
когда плоть жирафа, – частица
одна, – воссияет во льве,

очнётся во льве, как во гробе,
чего-то там чем-то поправ...
Послушай, далёко, во львиной утробе
обглоданный бродит жираф…)

Глазами, видавшими виды,
видавшими Вия в 3 D,
кошмары Прямого эфира ,
смотрю, как буддист – варьете,

где желчи моей не тревожа,
пусты, как словесный портрет,
такие сгущаются рожи,
которым и имени нет.

Мудями трясут, сикелями,
массируют жвала свои.
Слова их текут киселями,
а в горле сипят соловьи.

Одетые в латекс и ботокс,
скрывая слюну и хитин,
транслируют радость и бодрость,
но я, сука, невозмутим.

Какое мне, в сущности, дело
до всех Будапештов и Праг.
Дано, повторюсь, мне лишь тело,
которым заведует страх;

которое все уверяют:
пространство, как хочешь, крои! –
ведь все эти хаты, что с краю,
они же от веку – твои.

Так здравствуйте, сёстры и братья,
одной уж ступнувши ногой…
Земля размыкает объятья,
суля вам приют и покой.

Должно быть, не знали, ребят, вы…
Вы ж просто не знали, ребят,
какие же клейкие клятвы
нам всем ещё здесь предстоят.

В какие весёлые игры
предложит сыграть нам братва.
Не просто в обычного тигра,
а сразу в «жирафа и льва».

Мы ж сами готовили путь им,
не скажем теперь « А мы чо?»
Мы все обязательно будем! –
кто – уткой, а кто – омичом.

Не важно, чи девка, чи парень,
но в логике Судного дня
я, тля, буду, всем благодарен
за всё, чем кормили меня:

кто – стоном подземным, кто – эхом,
на память, наощупь живя, –
нутром земляного ореха,
путём дождевого червя.

Неважно, кто канет, кто сгинет,
каких средь слоёв и пород,
но мужество нас не покинет
(в том случае, если придёт),

в том случае, коль всё пожрётся
всё той же утробой земной,
последнее, что остаётся:
пусть что-то пожрётся и мной!

Мы – те же, ни лучше ни хуже.
Кровавые сопли утри.
Пока она жрёт нас снаружи,
Мы гложем её изнутри.

Не факт, что не сдамся без бою,
поскольку её до хрена.
Но я остаюся собою,
родная моя сторона.

[VictimDark]

Марина Цветаева Борису Пастернаку

Расстояние: версты, мили...
Нас расставили, рассадили,
Чтобы тихо себя вели
По двум разным концам земли.

Расстояние: версты, дали...
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это - сплав

Вдохновений и сухожилий...
Не рассорили - рассорили,
Расслоили...
Стена даров.
Расселили нас, как орлов-

Заговорщиков: версты, дали...
Не расстроили - растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.

Который уж, ну который - март?!
Разбили нас - как колоду карт!

[Каспар Хаузер]

Новый сбоник

Сергій Жадан. 30 доказів існування Бога (і 29 заперечень)

http://issuu.com/laurus_press/docs/zhadan_promo

[valmakar]

Вчора до рук потрапила мені поетична книжка 1964 року з багатьма радянськими поетами (Гамзатов, Твардовский), і випадково вирішив прочитати один вірш із цікавості. Чесно скажу, шо це було шось вище мого розуміння:

Виктор Соснора
СТУДЕНЧЕСКИЙ КАТОК

Девчонки на льду перемерзлись, -
ледышки!
Как много девчонок -
точеных лодыжек...
Девчонок - пижонок -
на брюках замочки.
Как много девчонок -
заочниц
и очниц:
горнячек - тихонь,
фармацевток - гордячек...

Весь лед - напролет - в конькобежной горячке!

А радио!
Заледенело на вязе,
что белая ваза,
а вальсы - из вазы!

А парни!
А парни в беретах шикарных,
и пар изо ртов,
будто шар из вулканов.
Они,
великаны,
плывут величаво,
коньки волоча
и качая
плечами!
Они подплывают к пижонкам-девчонкам,
и, зверски краснея,
рычат утонченно:
- Нельзя ли на вальсик...
вдвоем...
поразмяться...
Да разве каток?
Это -
Праздник Румянца!

[Каспар Хаузер]

На кольте неопубликованные стихи Леонида Аронзона. Вот это очень

При чем тут жизнь, когда такой покой!
Стою один, глаза закрыв рукой,
ночной пейзаж я трогаю другой,
смотрю, как я танцую за рекой.
Да, здесь река стекает по холму,
вся жизнь моя свидетельство тому,
и, шевеля сияющую тьму,
река бормочет там о чем-то, не пойму!

[Каспар Хаузер]

Андрей Хаданович (перевод Дмитрия Кузьмина)

Святой Франциск Калифорнийский

Ходит по Чайнатауну в тёплой толстовке,
вязаной шапочке и перчатках без пальцев.

То подарит граффитчику новый баллончик с краской.
То подбросит пять баксов уличному актёру.

Знает язык зверей и иностранных туристов.
Понимает собак и собаковладельцев,
просит вторых всегда убирать после первых.

Водит на пляж и знакомит одиноких лесбиянок.
Приглашает бездомных на литературные вечера,
где после стихов угощают пиццей.

Когда начинается дождь,
раздаёт прохожим роскошные зонтики,
осторожно собирает с асфальта слизней
и дождевых червей,
кидает их рыбам,
а рыб – птицам.
Обычно двух рыб хватает, чтоб накормить
всех портовых бакланов.

Поутру работает вагоновожатым
на канатном трамвае
и бесплатно пускает всех городских котов,
они виснут на подножках и удовлетворённо
потирают усы двадцатипяти-
центовыми монетками.

Среди дня гадает в излюбленной книжной лавке,
открывая ближайший к посетителю томик
на случайной странице:
“Всё, что вам нужно, – это любовь!” –
говорит худому подростку в треснувших очках.
И другому, который держит его за руку:
“А если поровну любить нельзя,
пусть тем, кто любит больше, будешь ты!”

Вечером прогуливается у Тихого океана,
беседуя с рыбаками и владельцами яхт.
Замёрзнув, поднимается в гору, чтобы согреться,
тяжело дышит, выпускает изо рта густые
клубы тёплого пара – и Золотой
Мост утопает в тумане.

[valmakar]

Сообщение от лорд Патчог

Андрей Хаданович (перевод Дмитрия Кузьмина)

Святой Франциск Калифорнийский

http://litradio.by/index.php?newsid=799 - оригінал із прочитанням автора

[Каспар Хаузер]

В совершенно пустом саду
собирается кто-то есть
собирается кушать старик
из бумажки какое-то кушанье

Половина его жива
(старика половина жива)
а другая совсем мертва
и старик приступает есть

Он засовывает в полость рта
перемалывает десной
что-то вроде бы творога
нечто будто бы творожок

Древний Лимонов

Добавлено в 15:09 / Предыдущее сообщение было написано в 14:37

Жолковский читает стихотворение
http://magazines.russ.ru/zvezda/2008/4/zh15.html

[Каспар Хаузер]

На postnonfiction переводы современной португальской поэзии Андрея Сен-Сенькова. Вот этот почему-то очень. Жоржи Соуза Брага

Грибник

Самое трудное не в том как отличить
белый гриб от

гриба-дождевика самое трудное
не в том чтобы идти километр за

километром через лес и остаться
в конце пути с сухими ногами.

Самое трудное не поддаться
красоте мира

питающейся утратой и разложением
в том месте где нет ни одного цветка

и ни одного фрукта

[VictimDark]

Анна Русс

Загадка

У мужского пола есть палки и ямки
Они друг друга любят палками в ямки
У женского пола есть ямки и ямки
Трудно любить друг друга ямками в ямки

Не пойму, чем сцепляются лессбиянки,
У которых кругом бесконечные ямки
Они, вероятно, ходят и парятся —
Как бы нам спариться?

Философы в Греции и в Риме патриции
Умели так исхитрится —
Брали на пару раба одного
И с двух сторон любились посредством его.

Вероятно, втайне от меня лессбиянки,
Чтобы утилизировать бесполезные ямки
Генерируют себе волшебные палки,
Магические
Палки
О Двух Концах





Павлуша Журавлев

На пепелище

Я знаю, дУхи любят пепелища,
Им нравится отсутствие дверей.
Ночами на развалинах играют,
Они в любимую игру – в людей…

[VictimDark]

Предлагаю чуть больше углубиться в футуризм в лице Давида Бурлюка

01. Марина

В безмолвной гавани за шумным волнорезом
Сокрылся изумрудный глаз
Окован камнем и железом
Цветно меняющийся газ.
В сырой пустыне где ветер влажный
Средь бесконечной ряби вод
Широкий путь пловца отважный
Дымящий шумный пароход
В просторе скучном кают веселье
Остроты франтов и хохот дам
А здесь притихшее похмелье
По неотмеченным следам
Там цель прямая по карте точной
Всех этих пассажиров влечь
Быть может к гибели урочной…
(Приблизит роковая течь)
А здесь в волнах круглясь дельфины
Спешат за режущим килем
Их блещут бронзовые спины
Аквамариновым огнем.

1910 г.

[свернуть]

02. Подарки

Ты истомленному в пустыне
Глаза свои преподнесла
Что свято предаешь ты ныне
В долинах бедствий мраков зла
Какие нежные запястья
С пугливой груди отстегнув
Исторгнешь клики сладострастья
Химер безумный хор вспугнув
Или мечом туманно алым
Победно грудь рассечена
Душа вспорхнула птичкой малой
И жизнь конечно не видна.

1908

[свернуть]

03

В небе мачты ствол,
Огневеет вымпел,
Пароход, как вол,
Пашет волны.
Дым пел,
Там черною змеею
Колеблем глубиною,
Где бронзовый дельфин
Блеснул спиною.
Исчезли берега,
Не видно красной глины,
Лишь пенные снега
Пестрят зыбей павлины.

[свернуть]

04

1
Заражены черты и стены
Иглою ломанных огней,
Так брызги лунной едкой пены
Марают ребра кораблей.

2
И переулков ароматы,
Какой чудовищный букет;
Раскрыли скорбные заплаты
Полетом брызжущих ракет.

3
Какие странные улыбки,
Рукопожатья фонарей,
Аквариумов блещут рыбки,
Сетей свободны рыбарей.

4
Приходит ночь, скорбит старуха,
Назойлив сумерек скребок,
И мыши точат злобно сухо
Сарая застаревший бок.

[свернуть]

05

О зацвети | не зацветает
Благоухай | одна лишь вонь
Откроет рот | нет белых бронь
Старик старик | о лысая старуха
Последний крик | не ранит уха
О уходи | ты видишься мертвец
Пастух коросты | и овец
О уходи | я арендатор
Новорожденный | Vat  r

[свернуть]

06

Улиц грязных долбили снег
Розовой пяткой вешних нег
Лица как змеи
Кружились аллеи
Но пали лазури блистая мечи
…замолчи!..
Наддомной волною мы снова полны
Насыщены потом ПОДМЫШЕК весны.

[свернуть]

08. Канализация

Клоака парадная зданий,
Фундаменты только мосты.
О город подземных изданий
Обратности Космос ты.
Труба-богатырь ароматов
Единственных пауз гниений,
Где пляшет заржавленный атом,
Воняя геены геенней.
От смрада протухших созвездий
Пузыристо булькает ладан.
Ступай или прыгай иль езди —
Ты буденоздрею обрадован.
Не ландыш — чахотка пахучести,
Не внешне наивность фиалки
Здесь кротко громовому учатся
Отчетливо запаху свалки.
Симфонии месс ораторий
Клоака Гиганта в тебе
Гневном на цементном затворе
Архангела судной трубе.
И город, полдневно ликуя
Блистая на спицах карет,
Отклонит наивно рукою
Душка надоедливый бред.
Когда ж опускаются шторы
Мясная на каждый бульвар
Клоаки откроются поры —
Ее ароматов базар.
И каждом подвале, гостиной
Внимательном носом взгляни
Клоаки Гиганты — интимной
Присутствье беспорно родни —
Тончайшую щель тротуара,
Колодец трубу или дверь
Протянутся вздохи муара
Клоакины шлейфы мегер…

[свернуть]

09. На морском бульваре

Матросы проходят
И кроют матом
Пьяные росы
Куря папиросы
А бухта в точь сором
Утыкана лодками
Что белый по ветру подол
Скамейки и тумбы
Прижавши череп черепу сидят
И запах сосны
Глядите на девок
Деваха
Рубаха
Идет раздеваться
Проведать
Приятели ласку
Девушка
Диво девчонка
Овидий
Ведь деву одев
Туманом вечерним
Напялит очки
Завонявшийся порт
Наляпан…
Девушку парень за
Талию держит
И ищет милых троп
До утробы…
А — аз — завяз
В сплетеньях фраз
Гудки и дуговые фонари
И ропот неизвестных пароходов
Оторопь и воды храп
Пыль на полу пыль на подолах
И полах пальто
Пыль и костыль что прилип
К подмышке калеки
Прыгай кузнечиком, Прыгай!
Жертва бойни, что выгодой миру
Дана для банкиров купцов толстосумов.
Пыль на полу и
На полах пальто
Отляпать
Полипа
Холопа…

[свернуть]

10. Книга Надписей и Записей

На улице

Улица
целая
Улица
Целуя
За
Целковый
Целуя за доллар
Не дешевка
А товар
Торговка
Мясом
Собственным бедра;
Кто плясом
На матрац одра
Так просто
Над помостом
Махать хвостом
Вот здесь
Он весь
Стихами некрофил
Любви могила
Страстей Атилла.

[свернуть]

11. Зима (1906 - 1931)

Луна — скитальца корабля мертвец,
Я за решеткою, в тюрьме
Молюсь ОБГЛОДАННОЙ зиме,
Ей палачу живосердец.
Ужасный старый труп
Мутный траур за окном,
Я затопить хочу вином
Находку пристальную луп.
На белотеле черноран
Зияя чумные следы…
Мы добрели до сей беды,
Стерпев осеннеураган.

[свернуть]

12

Это кратер старого вулкана;
Юность лав где пел кипящий ад
Над простором синеокеана
Бурными валами над.
Это — горло, где хрипя кипела
Злоба хаоса и юных первосил…
Все в былом… столетья — не у дела…
Лав обломки старых, черный мрачный ил…

Огиима

[свернуть]

13. Токио

Распластанный у океана
Над грязной лужей круглобухты
Крыш черепицами, в тумане,
Чаруешь вечно гулом слух ты.

[свернуть]

14

Она живет прибрежном доме,
Где ветр соленый дует с дюн
Где сказок будто в толстом томе
И луч рассветный свеж и юн.
Дом весь построен из обломков
Нырявших в море кораблей
И на призыв ее потомков
Ползут признания зверей
Щитом покрытых, белотелых
Которым плавно жизненить
Различных стран жестокосмелых
Где страсти бесконечна прыть
Она гуляет возле дома
Где тайна охраняет колб
Содомский грех, пожар Содома
Рискуя обратиться в столб.

1920–1931

Иокогама — Нью-Йорк

[свернуть]

15. Срединное море Японии

Не колдун, не ворожея
После нищенства трущоб
Поселили нас жалея (?),
Любовались морем чтоб;
Чтоб с утра и до заката
Мы следили паруса,
Что скрываются крылато
В голубые небеса;
Чтоб вершили мы прогулки
У бунтующих зыбей;
Заходили в закоулки,
Где сияют темновзоры
Этих утренних детей
И звучат их разговоры.

Сума. 25 IX. 1921. 7 час. утра
(Поправлено. 1931. XII 8 час. веч.)

[свернуть]

16

Улицы ночной улыбка
Не сети ль золотая рыбка?
Несете золото тая,
  Ни се, ни то — зло лат тая.

[свернуть]

17. Измерение Времени

Человек сидел темнице бесконечный миг
Час длиннейший пробыл темноте
Заключеньи ткал огромный день
Под замком пространную неделю
Под засовом был протяжный месяц
Под ключом продолговатый год.

[свернуть]

18. Шум Океана

Ярмо твоего шума, океан,
Как вол, сегодня я одел.
Идти, хромать по вспаханному полю
Твоих пучин, где лов и лед…
Ничуть я не страшусь, что оглушит
Меня тревожная потеха;
Оркестр, в котором музыкантом — каждая волна..
Я нем: я буду глух к тому, чем город грохотал;
Пустая бочка
Городской толпы!
Ярмо напялив шумов океана,
Шагаю по волнам и бури не страшусь…
Я обсушусь.
. . . . . . . . . . . . . . .
«Дыра лесная»
Остров назывался.
На нем в прошедшем жили рыбаки…
Теперь построены отели, где богачи
Наигрывают гнусно жир.
. . . . . . . . . . . . . . .

[свернуть]

19. Маяк

Море мяукало… мяу, мяу.
Маяк каймою белой обозначен,
Эта башня из ржавого железа и камня;
Мычащий як, сторожем у входа в бухту.
Зоб своеобразный спит,
Уткнувшись в воду;
Она грезит ушедшей жизнью давней
У ней плачевный, битый жизнью, вид.
Устала от прозы див;
Маяк ведет,
Маяк зовет
На верный путь… он туп,
Бросая свет,
Он стар, он ржав,
Он полон гула (как луг)
Валов и пены и в себе
Неистощимой уверенности.
. . . . . . . . . . . . . . .

[свернуть]

20

Они живут под взглядом океана
В домах, что смотрят вдаль
Могучего, безмерного титана
Которому не скучно и не жаль…
Проводят дни, не утомляясь видом
Раскинувшего волн своих полки,
Не знающего что считать обидой,
Когда утери, прибыли легки…
Они сидят на набережных чинно
Как будто ждут прихода кораблей
Дней выцветающих старинных,
Где жили сонмища иных людей,
Воспоминаний сгинувшей эпохи,
В которой было все иным:
Веселье, труд, забавы, вздохи
И ныне грешное — считалося святым
Но океан не ждет, и без надежды
В нем — бесконечность без границ
И только шевелят туманные одежды
Глаза загоризонтных лиц…

Июнь, 8; 5 ч. 30 м. утра 1930.
Туман, дождь

[свернуть]

21. Закон Красоты

Яримся мы при виде красоты
Любовному покорствуя закону
Трепещем словно юные листы
И юноша и старец лет преклонных.
При виде прелестей в сердцах пылает ярь
Все существо расплавит чувство неги
Владычество командующих чар
Лирических подъемов и элегий
Красавицы купаясь у скалы
Соперничают с вод стихией пенной
Они поют они смелы
Хотя принадлежат породе бренной.
Девица, камень — символы миров
В которых все различно…
Живое ждет неотвратимый ров
Но камень вечность проживет практично
Он вечности посол холодный и немой
На нем извивы — мудрости морщины
Вкруг — жизнь играет шумною семьей
Меняя маски, виды и личины.
Когда любуемся мы формой красоты
Ярясь при том, что родственно и близко
Сердца трепещут юные листы
Любовь всегда на грани риска.
Все краски, формы, линии извив
Поспешной жизни, роста феномены
Лишь символы часов и мигов грив
В движеньи неизбежные измены.
Но в камне жизнь былая заперта
Окаменевший крик и жаркое объятье
Здесь запрессована пространственно верста
И взгляда прошлого понятье.
Здесь жизнь ушедшая оформилась скалой
Преобразясь в громоздкость вечной спячки
Былые: мудрость, нежность и разбой
Любовность и экстаз, здоровье и болячки…

20 июнь. 1930 г.
На даче, 9 ч. утра. Кингсбург

[свернуть]

22. Нью-Йорк Ночью

Река удвоила количество огней,
Река вползла змеею город
И с нею стало сыро-холодней,
И каждый дом поднял свой ворот.
дали, как волчий глаз, горит луна,
Она в реку упала утопиться.
Висок небес корявит седина,
А возле — звездочки продрогшая мокрица.
Теперь грабители выходят из трущоб,
Сам город стал бандитом в смятой маске,
Они, разносчики проклятия и злоб,
Лишь часа ждут, когда — ночные краски.
Нью-Йорк теперь лежит своем гробу,
Огни на нем, как черви, шевелятся;
Каньоны улиц — рытвины на лбу,
Где мыслей адово-палаццо!!
Нью-Йорк теперь — забвенье и тоска,
Когда Гудзон разлегся мертвым Стиксом,
А неба мокрая туманная река
Часы вверяет игрекам и иксам!

[свернуть]

И отдельно одно стихотворения его брата, Николая Бурлюка

Запоминай в пути приметы:
На поле утренний туман,
А в полдень туч перистый стан.
А ввечеру огонь кометы.

[Каспар Хаузер]

крутое

[valmakar]

Я в темі "Кого ми читаєм" уже писав якось про боснійського поета Анджелка Вулетича. Оцей вірш дуже подобається, часто перечитую:

Пісня про час

Час проти мене плине
А я щита не маю

Час гримить наді мною
А в мене дороги немає

Час шумить піді мною
А я човна не маю

[FunnyTable]

Не большой любитель поэзии, но вот это очень сильно пробирает:

Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звёздная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рёв огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.

Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.

[Tanya12]

РУСАЛКА ПОД НОВЫЙ ГОД

Ты не любишь меня, милый голубь,
Не со мной ты воркуешь, с другою.
Ах, пойду я к реке под горою,
Кинусь с берега в черную прорубь.

Не отыщет никто мои кости
Я русалкой вернусь весною.
Приведешь ты коня к водопою,
И коня напою я из горсти.

Запою я тебе втихомолку,
Как живу я царевной, тоскую,
Заманю я тебя, заколдую,
Уведу коня в струи за холку!

Ой, как терем стоит под водою -
Там играют русалочки в жмурки, -
Изо льда он, а окна-конурки
В сизых рамах горят под слюдою.

На постель я травы натаскаю,
Положу я тебя с собой рядом.
Буду тешить тебя своим взглядом,
Зацелую тебя, заласкаю!

[VictimDark]

Проклятая Шайка

Шарль Бодлер

Маленькие Старушки

Посвящено Виктору Гюго

I

В изгибах сумрачных старинных городов,
Где самый ужас, все полно очарованья,
Часами целыми подстерегать готов
Я эти странные, но милые созданья!

Уродцы слабые со сгорбленной спиной
И сморщенным лицом, когда-то Эпонимам,
Лаисам и они равнялись красотой...
Полюбим их теперь! Под ветхим кринолином

И рваной юбкою от холода дрожа,
На каждый экипаж косясь пугливым взором,
Ползут они, в руках заботливо держа
Заветный ридикюль с поблекнувшим узором.

Неровною рысцой беспомощно трусят,
Подобно раненым волочатся животным;
Как куклы с фокусом, прохожего смешат,
Выделывая па движеньем безотчетным...

Меж тем глаза у них буравчиков острей
Как в ночи лунные с водою ямы, светят:
Прелестные глаза неопытных детей,
Смеющихся всему, что яркого заметят!

Вас поражал размер и схожий вид гробов
Старушек и детей? Как много благородства,
Какую тонкую к изящному любовь
Художник мрачный - Смерть вложила в это сходство!

Наткнувшись иногда на немощный фантом,
Плетущийся в толпе по набережной Сены,
Невольно каждый раз я думаю о том -
Как эти хрупкие, расстроенные члены

Сумеет гробовщик в свой ящик уложить...
И часто мнится мне, что это еле-еле
Живое существо, наскучившее жить,
Бредет, не торопясь, к вторичной колыбели...

Рекой горючих слез, потоком без конца
Прорыты ваших глаз бездонные колодцы,
И прелесть тайную, о милые уродцы,
Находят в них бедой вскормленные сердца!

Но я... Я в них влюблен! - Мне вас до боли жалко,
Садов ли Тиволи вы легкий мотылек,
Фраскати ль старого влюбленная весталка
Иль жрица Талии, чье имя знал раек.

II

Ах! многие из вас, на дне самой печали
Умея находить благоуханный мед,
На крыльях подвига, как боги, достигали
Смиренною душой заоблачных высот!

Одних родимый край поверг в пучину горя,
Других свирепый муж скорбями удручил,
А третьим сердце сын-чудовище разбил, -
И слезы всех, увы, составили бы море!

III
Как наблюдать любил я за одной из вас!
В часы, когда заря вечерняя алела
На небе, точно кровь из ран живых сочась,
В укромном уголку она одна сидела

И чутко слушала богатый медью гром
Военной музыки, который наполняет
По вечерам сады и боевым огнем
Уснувшие сердца сограждан зажигает.

Она еще пряма, бодра на вид была
И жадно песнь войны суровую вдыхала:
Глаз расширялся вдруг порой, как у орла,
Чело из мрамора, казалось, лавров ждало...

IV

Так вы проходите через хаос столиц
Без слова жалобы на гнет судьбы неправой,
Толпой забытою святых или блудниц,
Которых имена когда-то были славой!

Теперь в людской толпе никто не узнает
В вас граций старины, терявших счет победам;
Прохожий пьяница к вам с лаской пристает
Насмешливой, гамэн за вами скачет следом.

Стыдясь самих себя, вы бродите вдоль стен,
Пугливы, скорчены, бледны, как привиденья,
Еще при жизни - прах, полуостывший тлен,
Давно созревший уж для вечного нетленья!

Но я, мечтатель, - я, привыкший каждый ваш
Неверный шаг следить тревожными очами,
Неведомый вам друг и добровольный страж, -
Я, как отец детьми, тайком любуюсь вами...

Я вижу вновь рассвет погибших ваших дней,
Неопытных страстей неясные волненья;
Чрез вашу чистоту сам становлюсь светлей,
Прощаю и люблю все ваши заблужденья!

Развалины! Мой мир! Свое прости вам вслед
Торжественно я шлю при каждом расставанье.
О, Евы бедные восьмидесяти лет,
Увидите ль зари вы завтрашней сиянье?..

[свернуть]

Плаванье

Максиму Дю Кану

I

Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах - как бесконечно мал!

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.

Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, еще иных - в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни -
Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.

Но истые пловцы - те, что плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: - Вперед!

На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку - любовь, как рекруту - картечь,
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла еще людская речь.

II

О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры.

О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть - везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде...

Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведет - какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада -
Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! Риф.

Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землей с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дерном. -
Базальтовый утес являет нам заря.

О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям иль в цепи заковать, -
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего еще серее гладь.

Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.

III

Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз - бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
Сокровища, каких не видывал Нерей.

Умчите нас вперед - без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару) -
Видения свои, обрамленные в синь.

Что видели вы, что?

IV

«Созвездия. И зыби,
И желтые пески, нас жгущие поднесь.
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, -
Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь.

Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надежнее отравы,
Как воин опочить на поле славы - сей.

Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, -
Увы! хотя бы раз сравнялись с градом - тем,
Что из небесных туч возводит Случай - Гений.. -
И тупились глаза, узревшие Эдем.

От сладостей земных - Мечта еще жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной.

Докуда дорастешь, о, древо кипариса
Живучее? ...Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, -
Всем вам, которым вещь чем дальше - тем милей!

Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбы такой - дворцы, такого взлета - камень,
Что от одной мечты - банкротом бы - банкир...

Надежнее вина пьянящие наряды
Жен, выкрашенных в хну - до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада...»

V

И что, и что - еще?

VI

«О, детские мозги!
Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха -
Везде - везде - везде - на всем земном пространстве

Мы видели все ту ж комедию греха:
Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда - везде - раба рабы!

Мучителя в цветах и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов, -
Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
С десяток или два - единственных религий,
Всех сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих в грех!

Подвижничество, так носящее вериги,
Как сибаритство - шелк и сладострастье - мех.
Болтливый род людской, двухдневными делами
Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: -
Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе! -

И несколько умов, любовников Безумья,
Решивших сократить докучной жизни день
И в опия моря нырнувших без раздумья, -
Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»

VII

Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски -
Все наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя -
Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
Чтоб только обмануть лихого старца - Время,
Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.

И, как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днем -
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырех стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера
Вернется нам, и вновь воскликнем мы: - Вперед!
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
Авророю лица приветствуя восход.

Чернильною водой - морями глаже лака -
Мы весело пойдем между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
Взывающие: «К нам! - О, каждый, кто взалкал

Лотосова плода! Сюда! В любую пору
Здесь собирают плод и отжимают сок.
Сюда, где круглый год - день лотосова сбора,
Где лотосову сну вовек не минет срок!»

О, вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!..
К нам руки тянет друг - чрез черный водоем.
«Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре!»
Нам некая поет - нас жегшая огнем.

VIII

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода - куда черней чернила,
Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! -
В неведомого глубь - чтоб новое обресть!

[свернуть]

[свернуть]

Поль Верлен

Ночное Зрелище

Ночь. Дождь. Вдали неясный очерк выбит:
В дождливом небе старый город зыбит
Разводы крыш и башенных зубцов.
На виселице - тени мертвецов,
Без угомону пляшущих чакону,
Когда с налёту их клюют вороны,
Меж тем как волки пятки им грызут.
Кой-где терновый куст, и там и тут
На чёрном поле измороси мглистой -
Колючие отливы остролиста.
И шествие: три узника по ней
Под пешей стражей в двести бердышей,
Смыкающей ещё лишь неизбывней
Железо пик в железной сетке ливня.

[свернуть]

Скелет

Два пьяных рейтара, на стремена привстав,
Увидели во рву, в грязи, костяк безмясый,
Добычу волчьих стай, - презрения припасы,
Где избежал зубов едва ль один сустав.

Но череп, уцелев, осклабился меж трав,
Да так, что мы такой не вынесли б гримасы.
Но, чужды мистике, отважные Фракассы
Решили (вздрогнул бы при этом сам Фальетаф),

Что это винный пар в них бродит: нахлестались!
И что мертвец во рву, завистливо оскалясь,
Пожалуй бы, не прочь и сам винца хлебнуть.

Но так как это грех - смеяться над Могилой,
Скелет, вдруг выпрямясь в своей постели стылой,
Махнул им, чтоб они свой продолжали путь.

[свернуть]

[свернуть]

Артюр Рембо

Парижская Оргия или столица заселяется вновь

Мерзавцы, вот она! Спешите веселиться!
С перронов – на бульвар, где всё пожгла жара.
На западе легла священная столица,
В охотку варваров ласкавшая вчера.

Добро пожаловать сюда, в оплот порядка!
Вот площадь, вот бульвар – лазурный воздух чист,
И выгорела вся звездистая взрывчатка,
Которую вчера во тьму швырял бомбист!

Позавчерашний день опять восходит бодро,
Руины спрятаны за доски кое-как;
Вот – стадо рыжее для вас колышет бёдра.
Не церемоньтесь! Вам безумство – самый смак!

Так свора кобелей пустовку сучью лижет –
К притонам рвётесь вы, и мнится, всё вокруг
Орёт: воруй и жри! Тьма конвульсивно движет
Объятия свои. О, скопище пьянчуг,

Пей – до бесчувствия! Когда взойдет нагая
И сумасшедшая рассветная заря,
Вы будете ль сидеть, над рюмками рыгая,
Бездумно в белизну слепящую смотря?

Во здравье Женщины, чей зад многоэтажен!
Фонтан блевотины пусть брызжет до утра –
Любуйтесь! Прыгают, визжа, из дыр и скважин
Шуты, венерики, лакеи, шулера!

Сердца изгажены, и рты ничуть не чище –
Тем лучше! Гнусные распахивайте рты:
Не зря же по столам наставлено винище –
Да, победители слабы на животы.

Раздуйте же ноздрю на смрадные опивки;
Канаты жирных шей отравой увлажня!
Поднимет вас поэт за детские загривки
И твёрдо повелит: “Безумствуй, сволочня,

Во чрево Женщины трусливо рыла спрятав
И не напрасно спазм провидя впереди,
Когда вскричит она и вас, дегенератов,
Удавит в ярости на собственной груди.

Паяца, короля, придурка, лизоблюда
Столица изблюет: их тело и душа
Не впору и не впрок сей Королеве блуда –
С неё сойдете вы, сварливая парша!

Когда ж вы скорчитесь в грязи, давясь от страха,
Скуля о всех деньгах, что взять назад нельзя,
Над вами рыжая, грудастая деваха
Восстанет, кулаком чудовищным грозя!”

Когда же было так, что в грозный танец братьев,
Столица, ты звала, бросаясь на ножи,
Когда же пала ты, не до конца утратив
В зрачках те дни весны, что до сих пор свежи,

Столица скорбная, – почти что город мёртвый, –
Подъемлешь голову – ценой каких трудов!
Открыты все врата, и в них уставлен взор твой,
Благословимый тьмой твоих былых годов.

Но вновь магнитный ток ты чуешь, в каждом нерве,
И, в жизнь ужасную вступая, видишь ты,
Как извиваются синеющие черви
И тянутся к любви остылые персты.

Пускай! Венозный ток спастических извилин
Беды не причинит дыханью твоему –
Так злато горних звёзд кровососущий филин
В глазах кариатид не погрузит во тьму.

Пусть потоптал тебя насильник – жребий страшен,
Пусть знаем, что теперь нигде на свете нет
Такого гноища среди зелёных пашен, –
“О, как прекрасна ты!” – тебе речёт поэт.

Поэзия к тебе сойдёт средь ураганов,
Движенье сил живых подымет вновь тебя –
Избранница, восстань и смерть отринь, воспрянув,
На горне смолкнувшем побудку вострубя!

Поэт поднимется и в памяти нашарит
Рыданья каторги и городского дна –
Он женщин, как бичом, лучом любви ошпарит
Под канонадой строф, – держись тогда, шпана!

Всё стало на места: вернулась жизнь былая,
Бордели прежние, и в них былой экстаз –
И, меж кровавых стен горячечно пылая,
В зловещей синеве шипит светильный газ.

[свернуть]

[свернуть]

Тристан Корбьер

Настоящая Женщина

Чем больше женщина, тем больше лицедейка.
А ну, зеваками, сошедшими с ума,
За их же кровные на сцене завладей-ка,
А за кулисами отдайся задарма.

Давай, кривляйся же, толпа жадна и клейка,
Хотя и в ней полно судейского дерьма.
И зубки навостри для нас, а не для стейка.
Но только... есть у нас казенные дома.

Что, невдомек? И мне. И ладно, будь дикаркой,
Свирепствуй. Мы пьяны и тупы. Так нахаркай
На покупателей. Они лицо утрут.

А после - упади! Красиво - не вахлачкой,
Но лебедем! Песок не вороши, не пачкай.
У гладиаторов и женщин схожий труд.

[свернуть]

Эпитафия

Себя он пылкостью и ленью изничтожил.
И если жил, то не живя; и подытожил:

— Жаль только одного — что до себя не дожил!..

Он жил, родившись мертвяком,
Он против ветра был влеком,
Он был объедком за столом,
Суждением всех обо всем.

Он был ничто — но был никак;
Был золотым — имел медяк;
Был крикуном — но молчаливым;
Был из порыва — но с надрывом;

Он был душой — но мертвеца;
Был мучеником — без венца;
И многоликим — без лица.

Без толку был во всем толков он;
Он был, как рифма, — несрифмован;
Не оживая — умирал;
Не находя себя — терял.

Поэт — по части буриме;
Философ — не в своем уме;
И виртуоз в ни бе ни ме.

Фигляр в искусстве несмешного;
Актер, не знающий ни слова;
Художник, он играл на цитре,
И композитор — на палитре.

Без головы, зато — башка!
Был слишком псих для дурака;
Был словом «очень» озабочен:
Был очень лжив — и очень точен.

Один из тысяч и — хоть брось;
Все годный делать — вкривь и вкось.
Но хорошо дурное дело;
Мужик, хотя порою — дева.

Как блудный сын, он жил по притче,
Но сына блудного попрытче.
И, грязи всяческой страшась,
Он сам был всяческая грязь.

Любил взирать — но был незрячим;
Был темным, сам себе — тем паче;
Он пел навзрыд, рыдал с улыбкой,
Был безошибочной ошибкой.

Никто, нигде - ни явь, ни греза,
Он был естественным, как поза:
Себе позировал стократ;
Был непристойно простоват;

Не веря — всем себя вверял
И вкус к безвкусыо проявлял.
Так провариться он старался,
Что навсегда сырым остался,

И так скучищей развлекался,
Что напоследок просыпался.
Плыл — без руля и без ветрил,
Но так к земле и не приплыл...

Был слишком САМ, чтобы стерпеть,
Был слишком трезвым, напиваясь,
Был слишком тленным, чтоб истлеть, —
Он умер, жить приготовляясь,

Как жил, готовясь умереть.
Здесь брошен в землю дух без духа,
Он уродился — вот проруха!

[свернуть]

Прерванная Идиллия

Картиночка в парижском духе –
Когда несвежие, с утра,
Зевая, оставляют шлюхи
Кутузку или номера.

А за невыспавшейся дивой
Мотивчик глупый: ту-ру-ру,
И старой, точно шелудивой,
Хлопочки юбки на ветру.

И, подметая мостовые
Оборками, несется рать –
Всё герцогини гулевые, –
Спев песенку, чуток пожрать...

Я, сам пивнушки уважая,
По утречку сижу, смотрю,
Как незнакомка нечужая
Кивнет знакомому хмырю...

Страх хороши девахи энти!
Одна тоща, друга мясна!
И нос полощется в абсенте,
А в глазках завсегда весна.

А скоро, нежная натура,
Подсядет побалакать с ней
В простых портах с душой Артура
Ну прямо искуситель-змей!

Да, распрекрасная таверна
Под вывеской "Пришелец из
Лесной глуши": винишко скверно,
А нос гробовщиковый сиз.

И в самом деле, рыло наше
Могильное – и, кстати, нос, –
Как у Балды с Косой, курнос.
Понятно, в гроб положат краше.

И завтрак переходит в ужин,
И непрерывна кутерьма
Искателя в дерьме жемчужин
Или в жемчужинах – дерьма.

По результату у обоих
Художников, кажись, равно
Копанье в городских помоях:
Всегда в наличии говно.

А в кабаке, битком набитом,
Из артистических когорт
Пачкун заявит: это битум,
А борзописец: нет, аккорд!

К сему прибавьте ладан курев,
Летящий к потолку и в рай.
Что недовольны, лоб нахмурив?
Да этак век не умирай!

Но наша, оборванцев рыжих,
Малина, даже баклажан –
Отрава для чурбанов в брыжах,
Вас, деревенщин-парижан!

И вас, устройщиков алькова
И составителей рагу
Лазурно-тошного, какого
Не пожелаешь и врагу.

"Ах, Микельанджело, ах, Кранах!
Да то Курбе, да сё Моне!" –
Вопят певцы шедевров сраных,
Нажившиеся на мазне.

Творцы пастелек и парсунок,
Бодяги ангельски-нагой,
Как Галимар, любя рисунок,
Как Дюкорне, творя ногой.

Да будь я проклят, если стану,
Несясь на променаде вслед,
Глазами пожирать сутану
Очаровницы за сто лет!

Ан нет, когда жестока, волча
В потемках уличная гнусь,
Я выйду послоняться молча
И на безлюдье корчусь, гнусь...

И я и смазанно, и резко
В тряпье, подобно муляжу,
И на стене торчу, как фреска,
И тенью улицу лижу.

Хожу – не знаю: как у хилых,
За эликсир или мочу
Считать струящееся в жилах?
И знать, по правде, не хочу.

И смахиваю на аллею
Больную Музу, как соплю.
И одного себя жалею,
И одного себя люблю.

Валяй, что личико, что рыло!
И пусть вместилище души
Твое двуногое бескрыло.
Руками просто так маши!

Ходил тут висельник, похожий
Амбициями на меня,
Себя артистом тоже мня,
С такой же идиотской рожей.

А разница – он был мазила,
А я скорее рифмоплет,
Что нашей дружбе не грозило,
Пожалуй, что наоборот.

И ни за душу, ни за тело
Моя блаженненькая дурь,
Ей-ей ни разу не задела
Его остервенелых бурь.

Но был и он однажды светел,
Глядел на ряженых кобыл,
А омнибуса не заметил
И под колеса угодил.

[свернуть]

Скверный Пейзаж

Песок и прах. Волна хрипит и тает,
Как дальний звон. Волна. Еще волна.
Зловонное болото, где глотает
Больших червей голодная луна.

Здесь медленно варится лихорадка,
Изнемогает бледный огонек,
Колдует заяц и трепещет сладко
В гнилой траве, готовый наутек.

На волчьем солнце расстилает прачка
Белье умерших — грязное тряпье,
И, все грибы за вечер перепачкав

Холодной слизью, вечное свое
Несчастие оплакивают жабы
Размеренно-лирическим «когда бы».

[свернуть]

[свернуть]

[свернуть]

[Каспар Хаузер]

Весь день читаю Могутина. Русская литература не знала более крутого (в смысле, с яйцами) поэта, Маяковский или Лермонтов кажется зайками на его фоне. Да и в мировой не так много сопоставимых по наглости и самоуверенности

Я ПРОХОДИЛ СКВОЗЬ ЖИЗНЬ ЛЮДЕЙ КАК УРАГАН
[HOMME FATALE]

Я проходил сквозь жизнь людей как ураган
безумие и одержимость сопровождавшие меня везде и всюду
танцы на столе
стриптиз в подворотне
отпечатки моих кирзовых сапог в памяти благодарных потомков
ореол моего обитания расширяющийся день ото дня:
лондон париж берлин нью-йорк торонто далее везде
моя телефонная книжка - бесконечный список имен и явок
мужчины с замиранием ждущие звонка как робкие школьники
мальчики беззвучно плачущие в темноте
спонтанные оргазмы случающиеся на улице с пешеходами и пассажирами
[СOLLISIONSINJURYPROBABLEDEATHSTOPASSENGERS]

Cамый красивый мальчик парижа восемнадцатилетний уличный акробат в одних бикини на площади перед бобуром полунемец-полуитальянец с божественным телом большими зелеными глазами и улыбкой от которой можно свихнуться поехать мозгами
голуби срущие мне на голову в момент нашего знакомства
/стофранковая купюра осевшая в его шапке -
идеальный фундамент моего нового образа эксцентричного американского туриста покровителя молодых дарований/
NON HO CAPITO ни слова по-английски общение на языке жестов
ебать как сидорову козу
разноцветные шарики пузырьки и струйки фонтана стравинского
невыносимая тоска тела по телу на тихой живописной улице анри барбюса напротив люксембургского сада
его горячие внутренности твердокаменный хуй мускулы сведенные судорогой от напряжения прошедшего дня финальный аккорд вздохов и стонов и мощный заряд его спермы оплодотворяющий мою глотку
вся история мирового кино спрессованная в одном мгновении
стоп-кадр: мы оба рыдающие в машине остановленной посреди бульвара сен-мартен накануне моего отъезда я уезжающий из этого прихуевшего кромешного рая в полную неизвестность неустроенность и бездомность машины сигналящие со всех сторон орущие на нас матом водители невозможность и неизбежность всего происходящего никогда не выполненное мною обещание позвонить или написать и его дрожащий голос NO PORNO MESSAGE PLEASE NO PORNO MESSAGE PLEASE NO PORNO MESSAGE PLEASE PLEASE PLEASE NO NO NOOOOOOOOOOOOOOOOOOOOOOO
принцесса диана убитая в ту же ночь в париже обвившаяся как толстошкурая анаконда вокруг шеи своего невинно убиенного арабского любовника
[STEPHANE HAFFNER]

Ты трогай меня в кинотеатре а я заплачу за билеты
let's face it: знакомства в секс-клубах крайне редко заканчиваются счастливым замужеством
он позвонил мне из порт-о-пренса
его похотливый отец умер не дождавшись его приезда
выгибающий спину танцор с телом дикого животного
ебать как сидорову козу
пидоватые таланты и их возбужденные поклонники в раздевалке перед репетицией на бродвее
плотно обтягивающие балетные трусики подчеркивающие мужские достоинства или отсутствие таковых
разноцветный лес бесконечно длинных по-женски выбритых ног терпкий запах пота и похоти
прошедший через все круги секс-клубов и оргий учитель танцев явно страдающий выпадением прямой кишки использующий любую возможность чтобы его облапать
торопливая ебля в общежитиях дешевых отелях и общественных туалетах у меня дома в отсутствие моего всепрощающего любовника и в офисе в отсутствие моего всепрощающего босса
неоценимая психологическая и физиологическая поддержка в качестве флаффера-вафлера во время моих первых порносъемок
бесконечные звонки и дежурства под моими окнами на 14-й улице
счета на сотни долларов за секс по телефону через
океан признания в любви и клятвы вечной преданности
безумие молодости в каждом слове поступке и жесте
токио до сих пор сидит занозой в его близоруком сердце
моя черножопая любовь прости за то что я так и остался белым
[PIERRE ALEXANDER]

Минетный рот силиконовые губы переделанный нос придуманное "звездное" имя на французский манер инопланетный акцент реальный возраст скрываемый как военная тайна бесконечные притирки и присыпки
достойная смена майклу джексону и памеле андерсон-ли
все началось когда ему исполнилось 18
пластическая операция или поездка в европу - мать предложила ему самому выбрать подарок
он уже тогда был себе на уме и выбрал пластическую операцию /в европе/
мальчик-андрогин мечтающий о модельной карьере и готовый как какая-нибудь мадонна протрахать себе дорогу наверх тайком продающий свою жопу чтобы вечером пригласить меня в дорогой ресторан
ебать как сидорову козу
PARTNERS IN CRIME - он так интерпретировал наш недолгий encounter
использованный в нем гондон счастливый хранитель моей спермы подвешенный к потолку в дешевом отеле на парк авеню - они уже знали наш подлый почерк
/время разбрасывать семя и время его собирать!/
красные камуфляжные штаны и прочие ворованные им для меня подарки потакая моему милитаристскому вкусу
почта из милана оставленная без ответа
завернувший его готье завернувшая его вивьен вествуд
десять месседжей на моем автоответчике один отчаяннее другого
/внешние приметы обычного человеческого отчаяния о которых можно писать километрами: человеческое слишком человеческое слишком человеческое слишком человеческое... и т.д. - пока не кончатся чернила или порошок в принтере/
я накладывающий вето на встречу
ни малейших надежд на обжалование
[XAVIER JACQUES]

Танцы на столе
стриптиз в подворотне
я опять выхожу на охоту
прочный костяк натренированное худое тело обтянутое крепкой тугой кожей скрывающей хитроумные проводки электроды заклепки бесчувственный холодный металл каждый мускул знающий свое место приборы ночного видения вместо глаз
о как чувствительны мои радары я чувствую их за километр
HOMME FATALE - неудержимая безотказная машина для ебли и разбивания сердец
в кармане - пара счастливых гондонов и свежих телефонов моих будущих жертв
еще один упавший вниз
ничего за душой
неизменная расплата за все в конце
звонкая пошлина пощечин на моем изможденном лице
обрывки чужих надежд и проклятий
я старательно делающий вид что мне это все по хую

27 сентября 98, нью-йорк